O.l. Dovgy: “Пушкин – читатель Кантемира"

1.

O.L. DOVGY:
“ПУШКИН – ЧИТАТЕЛЬ
КАНТЕМИРА”
By Elena Petrova

2.

History of the
question
In Pushkin’s library two editions of Kantemir. In the book from 1762
between 23rd and 24th page one can find a bookmark with words
written by Pushkin himself to the lines:
Знаю, что неправедно забыта бывает
Дедов служба, когда внук в правах успевает,
Но бедно блудит там ум, буде опираться,
Станем мы на них одних…
Pushkin wrote: “блудит, т.е. блядит – вместо заблуждает или
заблуждается…”
In the article “О ничтожестве литературы русской” Pushkin
mentions Kantemir as a beginner of the Russian speech.

3.

Dovgy’s way
Olga Dovgy describes her way of investigating
the topic of Pushkin’s connections to Antiokh
Kantemir as the microphilology – the
combination of the close reading with
dependency on facts from the poets
biographies. Her argument is based on the fact
that we have a trace of Pushkin’s reading of
Kantemir satires and his high validation of them.
Dovgy claims that it is impossible that such a
close reading, especially of an author like
Kantemir, in whose texts “чего не хватишься –
все есть”, have not left a trace in Pushkin’s
poetry. Her aim is to provide examples of
Pushkin’s following Kantemir tradition.

4.

Fashion
The topic of the fashion tyranny will first appear in
Russian literature in Kantemir’s satires. Pushkin takes
from Kantemir, for instance, the description of the
fashionable nobleman: “Коли кто карты мешать,
разных вин вкус знает, / Танцует, на дудочке
играет, / Смыслит искусно прибрать в своем
платье цветы, / Тому уж и в самые молодые леты
/ Всяка высша степень – мзда уж невелика /
Семи мудрецов себя ”; “Вот мой Онегин на
свободе; / Острижен по последней моде, / Как
dandy лондонский одет — / И наконец увидел
свет. / Он по-французски совершенно / Мог
изъясняться и писал; / Легко мазурку танцевал /
И кланялся непринужденно; / Чего ж вам
больше? Свет решил, / Что он умен и очень
мил.”

5.

Fashion
Dovgy claims that the motif of returning to Russia from Europe and becoming an it-man
originally belongs to Kantemir in the Russian literature, and that Pushkin uses it several
times. For instance: “Долголетнего пути в краях чужестранных, / Иждивений и трудов
тяжких и пространных / Дивный плод ты произнес. Ущербя пожитки / Понял, что
фалды должны тверды быть, не жидки, / В пол аршина глубоки и ситой подшиты <…>
Дивится тому строению племя / Тебе подобных…”; “Сказать ли вам, кто он таков? /
Граф Нулин, из чужих краев, / Где промотал он в вихре моды / Свои грядущие
доходы. / Себя казать, как чудный зверь, / В Петрополь едет он теперь / С запасом
фраков и жилетов, / Шляп, вееров, плащей, корсетов….”

6.

Moustache and books
Медор тужит, что чресчур бумаги исходит
лихого
Чтобы не смять уса
На письмо, на печать книг, а ему приходит,
Хвостова
Ты к ночи одою
Что не в чем уж завертеть завитые кудри;
обернешь…
Его тихонько
Не сменит на Сенеку он фунт доброй пудры…

7.

Avarice
Imageries of those who are stingy are presented
in the literature since its beginning – however,
Dovgy claims that Kantemir “translated these
imageries into Russian”.
“Весь вечер Хрисипп без свеч, зиму всю
колеет, / Жалея дров; без слуги обойтись
умеет / Часто в доме; носит две рубашку
недели, / А простыни и совсем гниют на
постели. / Один кафтан, и на нем уж ворса
избита / Нить голу оставила, и та уж пробита; /
А кушанье подано коли на двух блюдах, /
Кричит: «Куды мотовство завелося в людях!» <…>
Уж сундуки мешков не вмещают, / И в них уж
заржавенны почти истлевают / Деньги…”; “В
нетопленной конуре / Живет, пьет воду, ест
сухие корки / Всю ночь не спит, все бегает да
лает. / А золото спокойно в сундуках / Лежит
себе…”

8.

Books or vine?
Friends alive of
dead?
Topos of the books and their authors as the “dead friends” of the
reader is presented in the 1st Kantemir’s satire. Where as well we
find the connection of this motif with vine and its opposition to
reading:
Что же пользы иному, когда я запруся
В чулан, для мертвых друзей — живущих лишуся,
Когда все содружество, вся моя ватага
Будет чернило, перо, песок да бумага?
<…>
В веселье, в пирах мы жизнь должны провождати:
И так она недолга — на что коротати,
Крушиться над книгою и повреждать очи?
Не лучше ли с кубком дни прогулять и ночи?
The same motif we find in Pushkin’s “Пирующие студенты”